него было слишком много дочерей. Сэр Джордж поручил Мэри заботиться о ее госпоже, когда та вышла замуж за Филипа, и слушаться во всем ее, а не Филипа. Иногда Мэри даже ночевала в ее спальне, когда Филип не приходил, особенно зимой.

Когда Мэри было некогда, она посылала вместо себя Хестер. Та была неопытной девушкой, только что из деревни. Когда ей надо было что-нибудь сказать хозяйке, ее лицо заливалось пунцовым румянцем. Она так же краснела, когда господин был в комнате, но он никогда с ней не говорил.

– Миледи – сказала Мэри утром в понедельник. – Нужно сменить простыни.

Джемайма открыла глаза и увидела, что Мэри склонилась над ней с кипой постельного белья в руках. Она позволила помочь ей выбраться из постели и быть усаженной в кресло у окна. Спальня располагалась в тыльной части дома. Деревья в конце сада скрывали кирпичную стену за ними и поля, простирающиеся вплоть до Пикадилли.

Окно было открыто, и в комнату доносился топот копыт, иногда слышались отдаленные голоса. Деревья почти загораживали вид, но время от времени сквозь листву мелькали краски или струйки дыма, поднимавшиеся в пустое небо и растворявшиеся в райской синеве.

«Если после смерти попадешь в рай, – подумала Джемайма, – как было бы беспредельно скучно, если бы там не оказалось ничего, кроме синевы и бесконечной пустоты. Лучше уж вовсе не быть. Какое богохульство…»

Пока она так сидела, к ней зашел Филип.

– Мадам, – сказал он, кланяясь, – я рад, что вы наконец-то встали с постели.

Он взглянул на служанок, которые были заняты своим делом и старались быть как можно незаметнее, как и полагается слугам.

– Мэри говорит, вы ничего не помните о своем недуге.

– Не помню, сэр. – Они с Мэри договорились, что так будет разумнее. Лучше не торопить события. – У меня болела голова, когда я проснулась.

– Доктор назвал это внезапным воспалением мозга. Благодаря его лечению оно прошло, как апрельский дождик. Вы помните, как все случилось?

– Нет. Совершенно ничего не помню до того, как проснулась у себя в постели.

– Вы с Мэри поехали кататься в экипаже, – медленно начал он, будто давал урок ребенку. – Отобедав, в четверг. Помните?

– Нет.

– Лихорадка началась внезапно. Когда Мэри привезла вас домой, вы были без чувств или почти без чувств.

– Ничего не помню, – сказала она, хотя все важное помнила. Она помнила каждый дюйм пути до Клиффордс-инн, каждую ступеньку лестницы XIV. Однако пока лучше делать вид, что она все забыла.

Филип тронул ее за руку:

– Доктор говорит, что иногда больных мучают сны, когда лихорадка в самом разгаре, и они верят во всякие выдумки. Но, хвала Господу, все позади.

– Мне гораздо лучше, сэр, – сказала она. – Я чувствую себя отдохнувшей.

– Хорошо. В таком случае вы присоединитесь ко мне за ужином?

– Не думаю. Я перекушу здесь.

Джемайма наблюдала за ним, но выражение его лица было непроницаемым. Ее муж был высоким, стройным и смуглым, как сам король. Он не был красив, но обычно ей было приятно смотреть на его лицо, потому что это было его лицо. Теперь его лицо стало просто набором черт – рядом впадин, выступов, плоскостей, текстур и цветов. Он был незнакомцем.

Знакомый незнакомец. Коварный незнакомец. Самый худший из незнакомцев.

– Тогда завтра, – сказал он, улыбнувшись. – В обед. Кстати, у нас будут гости, пара юристов. Один из них сэр Томас Твизден, судья.

Ей показалось, что он говорит более осмотрительно, чем обычно, чеканя слова, словно придавая им особый смысл. Он сделал паузу, всего на секунду, но она знала, что и это должно что-то означать. Ему было известно, что она не любила, когда к ним в дом кто-то приходил.

Служанки закончили стелить постель. Хестер вышла из комнаты с кипой грязного постельного белья. Мэри осталась прибираться на туалетном столике.

– И еще я пригласил на обед Люциуса Громвеля, – сказал Филип.

Джемайма задержала дыхание, надеясь, что он этого не заметит. Только не Громвель. Не этот ушлый выродок дьявола, будь он трижды проклят. Как они смеют? Она опустила глаза. Она чувствовала, что он смотрит на нее, оценивая, какое впечатление на нее произведет имя Громвеля. Боковым зрением она также отметила, что Мэри перестала переставлять баночки и пузырьки на туалетном столике.

– Было бы мило с твоей стороны, если бы ты села с нами за стол, – продолжил он. – И проследи, чтобы к столу подали что-нибудь приличное. В конце концов, мы ведь должны постараться угодить сэру Томасу. Нам ведь нужно заслужить его расположение, не так ли?

В конце фразы его голос стал резким, и она подняла глаза. «Он хочет, чтобы я слушалась его команд, как охотничья собака».

– Так, сэр, – сказала она.

– Он судья в Пожарном суде, – напомнил ей Филип. – Он рассматривает дело о Драгон-Ярде.

Он улыбнулся и направился к двери. Взялся за щеколду и остановился.

– Кстати, Люциус пишет книгу. Он так увлечен. Книга называется «Природные достопримечательности Глостершира», в ней будет много иллюстраций и карт. Так что печать будет стоить уйму денег. Я пообещал, что оплачу публикацию, он уверяет, что книга принесет мне немалую прибыль, когда издание раскупят. Помимо того, мое имя будет увековечено в памяти потомков. – «Громвель, – подумала она. – Ненавижу его». – Ты ведь помнишь его? Мой давний товарищ по школе и по Оксфорду.

Она кивнула. «Громвель увидит меня завтра и будет знать о моем позоре, – подумала она. – А я увижу его и буду знать, что он знает. Это он все устроил. Ничего этого не случилось бы без него. Громвель, человек, который посмел встать у меня на пути в Клиффордс-инн».

– Эх, бедняга Люциус. – Ее муж приподнял щеколду и рассмеялся, казалось, вполне искренно. – Сомневаюсь, что он когда-нибудь закончит эту книгу. Он человек одаренный, но никогда ничего не доводит до конца. Он и в школе был таким и ничуть не изменился.

Глава 4

Моего отца на Флит-стрит сбила телега, груженная обломками разрушенного собора Святого Павла. Груз сломал ему позвоночник, и он умер мгновенно. Каким-то чудом его не разорвало пополам.

Инфермари-клоуз заполнили плачущие женщины. Маргарет внушила себе, что повинна в его смерти, поскольку оставила его одного в гостиной, пока готовила обед, полагая, что он уже не способен справиться с замками и задвижками входной двери. Соседские служанки плакали из сочувствия. Пришла прачка забрать белье в стирку и тоже стала плакать, поскольку слезы заразительны, а смерть пугает.

После того как Сэм привез меня домой в наемном экипаже, он отправился на задний двор колоть